your own autumn sea
Осень приходит, и брызгает холодным дождем перемен. Новые лица и новые места, все такое до дрожи новое, что прошибает. Все непривычное и оттого неприятное: поди разбери, холодно тебе от ветра или от взглядов, которыми тебя провожают.
Притереться друг к другу, наладить все как-то...выжить?
Ты внезапно осознаешь, что мир вокруг стал до ужаса осколочным и нестабильным - то есть он и раньше имел неприятную привычку уходить из-под ног, но теперь!
Хочется крикнуть кому-то наверху: "Эй, это уже слишком!", но ты понимаешь, что стоишь в полном одиночестве среди разобранного часового механизма.
Да, так и было до этого: каждый год осенью ты начинал собирать по винтику механизм, налаживать его и отслеживать мерное тиканье до тех пор, пока оно не въедалось тебе под кожу, не вытесняло сердце и не начинало отбивать ритм в висках. Все хорошо, все уютно, все работает точно и вывереннно, гигантские часы идут, и ты в их центре, становишься слаженным набором шестеренок, цепляешься сам за себя, но уже не знаешь, кто ты. Забываешь на девять, может чуть меньше, месяцев, превращаешься в ритм, удары, промежутки, повторения, отсчет.
А теперь, что же теперь? Ты смотришь на себя, и видишь себя, но без зеркала. Ты осознаешь кто ты, и обращаешься к себе, говоришь, говоришь, говоришь. И наблюдаешь за своими же попытками собрать новый механизм (а без него ты с ума сойдешь, но слишком много лишнего, слишком много непонятного и нового, чертежей нет, все у тебя в голове, не могло измениться, не должно было меняться, и что теперь делать).
Не сходи с ума, обидно даже, дожил до осени и съезжаешь с катушек, падаешь в ворох листвы на дно своего сознания, а там тепло и всегда готов чай.
Чай отдает прошлогодней травой, в нем искрится солнце, и когда ты падаешь, все перестает быть таким печальным.
И вроде уже хорошо, что ты сверху смотришь, потому что теперь ты наконец можешь увидеть, какая уютная осень на дне тебя.
Растворясь, ты становился частью этого бесконечного шафранового уюта, ты был крупицами пряностей и свешивал ноги с самого кончика палочки коровы, но ты не видел.
Теперь ты видишь и ощущаешь в два, три раза ярче, словно бы это впервые, и цитируешь: "хотел бы я, чтобы моя жизнь состояла из одних только первых разов". Тебе хочется делиться, хочется переносить эту осень и брызгать на бумагу, на чужие пальто и на чужие жизни.
Чтобы все-все-все становилось дымчатым, красно-коричневым и шерстяным, оранжевым, золотым, искристым, с рубиновыми всполохами. Глубоким, мягким и шелестящим, как чуть потрепанные страницы книги, которую перечитываешь в пятнадцатый раз - и это действительно твой пятнадцатый раз, пятнадцатая осень.
Делать бы тебе то, что нужно, но ты вечно спотыкаешься о людей, пришедших вроде бы случайно, а вроде искавших тебя всю жизнь.
Но ты чувствуешь, что они рядом. Все рядом. И все вместе. Хоть не знают друг друга, но для тебя все собраны в одной комнате, в тебе.
И твоя Вселенная боится ветра, пьет чай и жалуется, что одним чаем питается, лень ей слишком.
И твоя Вселенная - это все они, все их не лучшие, но определенно самые яркие черты...
...ты уже не можешь. Куда там сериала, книгам, фильмам, когда вокруг тебя такая феерия, когда ты ее пульсирующий центр, живой-живой-живой, а в горле сотня восклицательных знаков застряла и вибрирует. Ты ломаешь их, а они внезапно оказываются теми самыми палочками корицы, на которых ты - облачко атомов, да и только - совсем недавно еще сидел.
И тогда ты понимаешь: эта осень прочно вплелась в твой механизм.
И тогда из (не)важных бесед, пустого трепа, улыбок среди пыльных коридоров и долгого пути домой поздно вечером ты вдруг собираешь целые настенные часы.
И...господи боже, они идут. И не собираются останавливаться.
Притереться друг к другу, наладить все как-то...выжить?
Ты внезапно осознаешь, что мир вокруг стал до ужаса осколочным и нестабильным - то есть он и раньше имел неприятную привычку уходить из-под ног, но теперь!
Хочется крикнуть кому-то наверху: "Эй, это уже слишком!", но ты понимаешь, что стоишь в полном одиночестве среди разобранного часового механизма.
Да, так и было до этого: каждый год осенью ты начинал собирать по винтику механизм, налаживать его и отслеживать мерное тиканье до тех пор, пока оно не въедалось тебе под кожу, не вытесняло сердце и не начинало отбивать ритм в висках. Все хорошо, все уютно, все работает точно и вывереннно, гигантские часы идут, и ты в их центре, становишься слаженным набором шестеренок, цепляешься сам за себя, но уже не знаешь, кто ты. Забываешь на девять, может чуть меньше, месяцев, превращаешься в ритм, удары, промежутки, повторения, отсчет.
А теперь, что же теперь? Ты смотришь на себя, и видишь себя, но без зеркала. Ты осознаешь кто ты, и обращаешься к себе, говоришь, говоришь, говоришь. И наблюдаешь за своими же попытками собрать новый механизм (а без него ты с ума сойдешь, но слишком много лишнего, слишком много непонятного и нового, чертежей нет, все у тебя в голове, не могло измениться, не должно было меняться, и что теперь делать).
Не сходи с ума, обидно даже, дожил до осени и съезжаешь с катушек, падаешь в ворох листвы на дно своего сознания, а там тепло и всегда готов чай.
Чай отдает прошлогодней травой, в нем искрится солнце, и когда ты падаешь, все перестает быть таким печальным.
И вроде уже хорошо, что ты сверху смотришь, потому что теперь ты наконец можешь увидеть, какая уютная осень на дне тебя.
Растворясь, ты становился частью этого бесконечного шафранового уюта, ты был крупицами пряностей и свешивал ноги с самого кончика палочки коровы, но ты не видел.
Теперь ты видишь и ощущаешь в два, три раза ярче, словно бы это впервые, и цитируешь: "хотел бы я, чтобы моя жизнь состояла из одних только первых разов". Тебе хочется делиться, хочется переносить эту осень и брызгать на бумагу, на чужие пальто и на чужие жизни.
Чтобы все-все-все становилось дымчатым, красно-коричневым и шерстяным, оранжевым, золотым, искристым, с рубиновыми всполохами. Глубоким, мягким и шелестящим, как чуть потрепанные страницы книги, которую перечитываешь в пятнадцатый раз - и это действительно твой пятнадцатый раз, пятнадцатая осень.
Делать бы тебе то, что нужно, но ты вечно спотыкаешься о людей, пришедших вроде бы случайно, а вроде искавших тебя всю жизнь.
Но ты чувствуешь, что они рядом. Все рядом. И все вместе. Хоть не знают друг друга, но для тебя все собраны в одной комнате, в тебе.
И твоя Вселенная боится ветра, пьет чай и жалуется, что одним чаем питается, лень ей слишком.
И твоя Вселенная - это все они, все их не лучшие, но определенно самые яркие черты...
...ты уже не можешь. Куда там сериала, книгам, фильмам, когда вокруг тебя такая феерия, когда ты ее пульсирующий центр, живой-живой-живой, а в горле сотня восклицательных знаков застряла и вибрирует. Ты ломаешь их, а они внезапно оказываются теми самыми палочками корицы, на которых ты - облачко атомов, да и только - совсем недавно еще сидел.
И тогда ты понимаешь: эта осень прочно вплелась в твой механизм.
И тогда из (не)важных бесед, пустого трепа, улыбок среди пыльных коридоров и долгого пути домой поздно вечером ты вдруг собираешь целые настенные часы.
И...господи боже, они идут. И не собираются останавливаться.
