your own autumn sea
Сегодня я вернулся домой, уставший, разбитый и напуганный (самим собой), но бесконечно благодарный Одессе.
___
Называть бы его, придурка, по имени, такому же как он, расхлябанному, но, видит Вселенная, получается только титул одними губами шептать. Почтительно и снисходительно одновременно.
Потому что знаю ведь, что вернется.
И он знает.
Давай орать друг на друга фандомные клички, смехом захлебываясь, и тщательно скрывая, что из горла хрипом вылезают звания.
Давай трепаться обо всем на свете, выписывать друг другу дипломы и оставлять на песке послания. Все это - так легко, непринужденно, свободно и с приятной ленцой, которая бывает только в одном случае: когда Вселенная установила определенный порядок вещей, и как раз вы в нем вещами и оказались, и, страшно подумать только - впервые оказались этому рады.
А говорят ещё, старые, сумасшедшие и тщеславные.
___
А Одесса для меня - это Лина. Рыжая, седая, седая и рыжая, чем-то цветочным пахнущая, веснушчатая и бледная.
Домики жмутся друг к другу и сгибаются под тяжестью лепнины с отчаянной пародией то ли на античность, то ли на барокко, то ли на все это сразу. Именно это я эстетикой ебеней и называю: когда целые кварталы, как после бомбардировки, но уютно, черт побери, до мурашек, раз за разом накрывающих. Мы так и не пошли на Молдаванку, я почти молился на Двенадцатый Стул и впервые видел настолько дикую картину: очередь, чтобы сфотографироваться у памятника. Нет, такого в Киеве точно нет.
В Одессе все выглядит уютно и чуть насмешливо, а ещё - затаенно, словно бы чего-то выжидает. Реставрации? Окончательного развала? Как бы оно ни было, но в этот город хочется возвращаться, хочется брести непонятно-куда, разоблачать плоский дом, прыгать на шатающемся от ветра мосту и смотреть на разрушенный одесский "квартал красных фонарей", который называется не так вычурно - Канава.
- Пошли в Канаву?
- Эээ...
- Ну, там раньше были казино и проститутки.
- О, отлично, погнали!
Я смущался, тупил и не рассказал и трети из того, что за эти пять лет произошло. Потому что ощущение постоянности, правильности этой прогулки длиной в день следовало неотступно, а порой и кусало за плечи.
Общий обед сближает: давиться ужасно острой пиццей и смотреть друг другу в глаза, наблюдая, как те заливаются слезами, бесценно.
Да и вообще, эти ребята - бесценные.
Дело даже не в том, насколько они милы, приятны и обходительны, а просто - я не чувствовал себя третьим лишним. Я боялся этого, честно, очень-очень. Приятно осозновать, что страхи растворяются в чьих-то теплых и тихих словах.
Одесса классная. Серьезно, не могу сказать нечего большего, потому что день прошёл легко, а я боялся восхищаться, чтобы их не спугнуть, и они раз за разом спрашивали, нравится ли мне. Наверное, произвел впечатление забитого интровертища, но при этом умудрялся нервно размахивать руками, ловить панические атаки в толпе людей, залипать на трамваи и шутить, превращая ответ на любой, самый адекватный и безобидный вопрос, в веселый балаган. Но пару раз действительно смешно было.
И мне приятно.
Наверное, был бы я придворным шутом или городским сумасшедшим в этом вашем нещадно романтизированном Средневековье.
Может, ничего не рассказывал потому, что Лина совсем не изменилась. Не пять лет прошло, а пару дней, вот мы снова гуляем, вот она цепляется за своего парня, а тот рассказывает мне что-то безнадежно туристическое, а потом - вроде спохватился - "да фигня все это, разводняк для туристов".
Спасибо. Не знаю, заслужил ли я, но мы с Одессой явно подружились.
Она наблюдала за мной из хитрых, обращенных вовнутрь двориков, висела на бельевых веревках и пряталась в хлопьях опадающей штукатурки, но она была рядом.
Я обязательно приеду и поговорю с ней наедине. С Линой или с Одессой... с Линой, которая Одесса. Пахнет не бычками в томате, а полевыми цветами и ещё чем-то сладким, но так мило картавит, что сквозь смягченое "р" пробивается хитринка.
Такое уж здесь раздолбайское изящество.
___
Называть бы его, придурка, по имени, такому же как он, расхлябанному, но, видит Вселенная, получается только титул одними губами шептать. Почтительно и снисходительно одновременно.
Потому что знаю ведь, что вернется.
И он знает.
Давай орать друг на друга фандомные клички, смехом захлебываясь, и тщательно скрывая, что из горла хрипом вылезают звания.
Давай трепаться обо всем на свете, выписывать друг другу дипломы и оставлять на песке послания. Все это - так легко, непринужденно, свободно и с приятной ленцой, которая бывает только в одном случае: когда Вселенная установила определенный порядок вещей, и как раз вы в нем вещами и оказались, и, страшно подумать только - впервые оказались этому рады.
А говорят ещё, старые, сумасшедшие и тщеславные.
___
А Одесса для меня - это Лина. Рыжая, седая, седая и рыжая, чем-то цветочным пахнущая, веснушчатая и бледная.
Домики жмутся друг к другу и сгибаются под тяжестью лепнины с отчаянной пародией то ли на античность, то ли на барокко, то ли на все это сразу. Именно это я эстетикой ебеней и называю: когда целые кварталы, как после бомбардировки, но уютно, черт побери, до мурашек, раз за разом накрывающих. Мы так и не пошли на Молдаванку, я почти молился на Двенадцатый Стул и впервые видел настолько дикую картину: очередь, чтобы сфотографироваться у памятника. Нет, такого в Киеве точно нет.
В Одессе все выглядит уютно и чуть насмешливо, а ещё - затаенно, словно бы чего-то выжидает. Реставрации? Окончательного развала? Как бы оно ни было, но в этот город хочется возвращаться, хочется брести непонятно-куда, разоблачать плоский дом, прыгать на шатающемся от ветра мосту и смотреть на разрушенный одесский "квартал красных фонарей", который называется не так вычурно - Канава.
- Пошли в Канаву?
- Эээ...
- Ну, там раньше были казино и проститутки.
- О, отлично, погнали!
Я смущался, тупил и не рассказал и трети из того, что за эти пять лет произошло. Потому что ощущение постоянности, правильности этой прогулки длиной в день следовало неотступно, а порой и кусало за плечи.
Общий обед сближает: давиться ужасно острой пиццей и смотреть друг другу в глаза, наблюдая, как те заливаются слезами, бесценно.
Да и вообще, эти ребята - бесценные.
Дело даже не в том, насколько они милы, приятны и обходительны, а просто - я не чувствовал себя третьим лишним. Я боялся этого, честно, очень-очень. Приятно осозновать, что страхи растворяются в чьих-то теплых и тихих словах.
Одесса классная. Серьезно, не могу сказать нечего большего, потому что день прошёл легко, а я боялся восхищаться, чтобы их не спугнуть, и они раз за разом спрашивали, нравится ли мне. Наверное, произвел впечатление забитого интровертища, но при этом умудрялся нервно размахивать руками, ловить панические атаки в толпе людей, залипать на трамваи и шутить, превращая ответ на любой, самый адекватный и безобидный вопрос, в веселый балаган. Но пару раз действительно смешно было.
И мне приятно.
Наверное, был бы я придворным шутом или городским сумасшедшим в этом вашем нещадно романтизированном Средневековье.
Может, ничего не рассказывал потому, что Лина совсем не изменилась. Не пять лет прошло, а пару дней, вот мы снова гуляем, вот она цепляется за своего парня, а тот рассказывает мне что-то безнадежно туристическое, а потом - вроде спохватился - "да фигня все это, разводняк для туристов".
Спасибо. Не знаю, заслужил ли я, но мы с Одессой явно подружились.
Она наблюдала за мной из хитрых, обращенных вовнутрь двориков, висела на бельевых веревках и пряталась в хлопьях опадающей штукатурки, но она была рядом.
Я обязательно приеду и поговорю с ней наедине. С Линой или с Одессой... с Линой, которая Одесса. Пахнет не бычками в томате, а полевыми цветами и ещё чем-то сладким, но так мило картавит, что сквозь смягченое "р" пробивается хитринка.
Такое уж здесь раздолбайское изящество.